Над ухом Пип насвистывал какую-то мелодию и что-то бормотал себе под нос, видимо, напевая. Редж особо не прислушивался — было, о чем задуматься. Год выходил голодным, причем для всех: по регарумским полям и селам он шагал бодро и весело, выкашивая цельные поселения и оставляя без дохода столичных толстосумов, а значит, и их без доброй доли наживы. С крестьян-голодранцев много не возьмешь, а робинские альтруисты грозят попортить и без того обещавшую быть паршивой зиму.
Да, тут явно было, о чем подумать.
В первую очередь о собственных похудевших кошелях и тайниках, в которых запасы оскудели до того, что пришлось докатиться до противного, скряжничать и внимательно следить, чтобы жрали поменьше, а не то ведь до конца зимы придется раскапывать корешки под тонким снегом или чего похуже. Похуже — это снова начать друг друга резать, как будто и не было этих пары лет сытой и довольной разбойничьей жизни, когда не только на пиво в кабаке хватало. Голодные крысы вещь страшная, Реджу когда-то довелось наблюдать это своими глазами,и увиденное ему не понравилось и запало под самую корочку и теперь зудело там мыслями о том, что делать дальше и как быть. О том, кто в этом дерьме виноват, он пока не думал, все равно не дотянется даже при желании, а вот сорвать злость банды на ком-то нужно.
Ножиком Редж чертил на мерзлой земле условную карту Шервуда, что в последнее время стал постоянной ареной стычек. Раз пошла такая песня, то было бы неплохо покончить с шервудкими святошами, которые и в сытый год были врагами, а в голодный и холодный стали еще и конкурентами. Редж чертил план. Пип продолжал насвистывать песенку, которую подхватывал ветер и нес в темноту, которая вдруг странно качнулась и обступила их теснее. В последний момент Король поднял голову и, щурясь, бросил взгляд туда, где выставлены были дозорные - отчего-то не удивился, что не увидел там мерцающих огней факелов, которые уже успели потухнуть, упав в сырой снег. Из этой темноты выступили двое, и позвоночником Редж почувствовал, как зашевелилась за спиной стая, кк потянулись руки ко всем видам оружия, что водились у крыс. Даже не оборачиваясь, он знал, что на дальнем конце лагеря, у замерзшей речки, огибающей Шервуд с запада, натянулись бесшумно арбалеты Норика и Сколла, и теперь незваные гости на прицеле.
То, что главная в этой парочке женщина, Редж понял сразу, еще до того, как она заговорила в тоне таком приказном, что первым желанием было коротко кивнуть да послать подальше, отплатив за смерть своих людей той же монеткой. Не то время, чтобы проявлять мягкотелось, но что-то во внешности гостьи его остановило. Звериной чутье и нюх на неприятности подсказывали сидеть и не дергаться — и таки найти два места у костра, благо, это было несложно.
Редж оскалился, жестом отсылая Пипа и Джонаса прочь от огня.
— В гости принято с гостинцами да по приглашению ходить. Слыхали  о таком, гости хорошие? А Шервуд вообще нынче место опасное, говорят, кого попало на дорогах режут да грабят до ниточки, до самого последнего медного грошика. Не дело это, шервудских хозяев за просто так убивать. Не люблю я такого.
Длинный нож он на всякий случай держал на виду.
— Дело какое, или погреться пришли? По делу, так излагайте, а ежели так — за постой обычно платить принято.
В темноте кто-то паскудно захихикал, но Редж даже не стал оборачиваться. Все внимание - к лицу женщины.

Отредактировано Norman Whistler (2016-01-08 23:58:58)

Возможно, в другое время и в другом месте Редж бы и оскорбился за "самозваного" да поучил бы языкастую дамочку манерам в его лесном королевстве, но только для этого нужно было быть не только наглым, но и сытым, а с последним у них в последнее время было тяжко, как ни крути. Редж еще раз покрутил в голове все возможные ответы и выбрал в итоге тот, которого меньше всего от него ожидали его люди, уже привыкшие к тому, что их Король ни перед кем не лебезит и за словом в карман не лезет, да только чутье-то подсказывало, что это не тот случай, когда нужно скалить лишний раз клыки и показывать силу, которая этой зимой заметно поизносилась, растаяла. Да и не внушала эта дамочка того, что обычно внушали трепетные дворянки, на пустую голову решившие ночью проезжать через Шервуд, без охраны и без внушительного кортежа сопровождения, которое можно при случае бросить на растерзание и сбежать — напротив, одна, с одним всего не то телохранителем, не то просто компаньоном на потрещать, и это заставляло держать за зубами язык и подбираться. Невольно.
— Время нынче дурное, гости дорогие, — жестом он велел налить гостям вина из тех запасов, что удалось отбить у эккензорского обоза еще летом. Хорошего, дорогого. Редж берег его для себя и приближенных, но все та же необъяснимая чуйка подсказывала, что сегодня тот случай, когда можно и нужно расщедриться. — Холодно, голодно. Да только не хочешь ли ты сказать, госпожа почтенная, что можешь накормить, обуть и одеть эту ватагу? И что, станешь?
Он чуть ухмыльнулся. В это он, на самом деле, мог охотно поверить. С тех пор, как скончался старый король, праведников в этом королевстве не водилось, а те, что были, либо гниют в земле, либо шатаются по полям с бродячей армией его дочки. Редж протянул женщине деревянную чарку с вином, взял из рук кого-то свою, не глядя. Вино было теплым и пахло летом и пряностями.

Норман слушал, слушал внимательно, запоминал, хотя запоминать-то было нечего, да и не слова привлекали внимание. Интонации он запоминал, всматривался в выражение ее лица, мимолетные движения,которые говорят больше, чем слова. Этому даже он, безродный разбойник, сумел выучиться, вызубрить, как зубрят белоручки стишки или имена своих никчемных предков, отличимых только этими самыми именами — все на свете ложь, и даже слова, верить надо глазам, а не ушам, и не тому, что мелет язык. Правда, Редж не мог сказать и решить сразу, что видит перед собой: правду или искусную театральщину. Он привык уже давно общаться с людьми,одетыми в бархат и парчу, в последний миг их жизни, когда от их самообладания и самодовольства не остается ничего, а деланное достоинство лопается, как пузырь, как ремешок, не выдержавший повешенного на него груза, и больно бьет по рукам, а в их случае — так вообще насмерть. Потому так непривычно было говорить с женщиной, которая пришла к нему сама, предлагада сделку и вела себя так, словно была тут хозяйкой... вообще, хозяйкой. По жизни.
Реджу таки нравились. С такими можно иметь дело, говорить, отставив в сторону предубеждение и застарелую неприязнь к обитателям высоких замков, которые боятся замараться.
— Эккензорское ныне редкость, мадам, — ухмыльнулся Редж, взвешивая в руке увесистый кошель и передавая его Пипу. Его люди явно не понимали, что сейчас происходит, впрочем, Редж и объяснять не собирался. Лучше было бы, наверное, им вообще ничего не видеть и не слышать, но дамочке взбрело в голову влезть в гущу крысиной стаи, теперь ничего не поделаешь, придется  ручкаться у всех на виду. Ей, может, и все равно, а ему — неудобные вопросы. — Коль захотите, мы достанем вам еще бочек, правда, сдается мне, вы их сами купить можете... разве что только платить по завышенной неохота.
Он усмехнулся. Все знают, даже последний дурак на базаре Регарума, что эккензорские торгаши накидывают на свое драгоценное процентов двадцать. И это если не брать взятки.
— Голова так голова, мадам, — Редж поднялся, кивая Пипу и Джою, чтобы перестали жаться в тени и заняли его место. — Эти короеды скверные собеседники, каюсь, но всяко лучше, чем сидеть и пить в одиночестве, мадам. Ждите, обернемся быстро.
По согбенной спине Джоя казалось, что выделенной ему роли он как-то не рад.

Странным был спутник женщины, который звался Кейденом — на имена у Реджа была память, хотя мужчина ни слова не проронил с тех пор, как они выдвинулись, и заново представляться не стал. Странным именно молчанием, хотя отчасти Редж понимал. С треплом на дело не идут, трепло на дело не берут, да только еще в нем что-то неприятное было, только разобраться что, не получалось. Когда добрались до тракта, рассекающего Шервуд, стало не того и вовсе — в темноте между деревьев он слышал скрип колес по расквашенной колее, фырканье коней и тихий скрежет доспехов стражи. Запах пота чуял, человечьего и лошадиного, вонь факельного жира и смолы, что капал с факелов.
— Иди-ка и прикинься на дороге бревном, красавчик, — тихонько проговорил Редж Кейдену, взглядом обозначив, что не шутит. — Отвлечешь их внимание, а я пока попробую барошу достать.
Он выдержал паузу, предоставив Кейдену возможность возразить. Не в его правилах это было, но только они ж в пару не подряжались добровольно.

В лесу мало кто мог сравниться с Реджем. По крайней мере, в этом лесу, где каждый листик как родной, каждая ветка звучит знакомо, а по тропинками так и вообще он бы прошел с завязанными глазами. С завязанными глазами по запаху учуял бы, где именно движется карета и куда нужно прыгнуть, чтобы оказаться прямо на ее крыше — он свисал с ветки, которая клонилась прямо над дорогой, ждал. Потом кто-то заорал в ночи и истошно заржали лошади.
Ну все.
Не на такое он рассчитывал, но у него не было времени даже сыпать ругательствами, даже мысленно, даже подумать, какого хера же. Какого хера он будет разбираться потом, а пока доносящиеся из темноты чавкающие звуки, тихое рычание и слабые стоны уже почти мертвого человека, не утихающее ржание коней и крик человека, крик ужаса, говорили только о том, что все идет как надо. Не совсем по плану, но как надо.
Хотя планы у них срабатывали реже, чем стреляла палка. Фарт, мать его, фарт.
На крышу кареты он спрыгнул легко, потом, одним прыжком — на землю. В сумраке кареты старик съежился, скукожился, но орать перестал — теперь только выпучился на нож в его руке, прижимая костлявыми руками к груди маленький ларчик, и вспышкой в мозгу была догадка, что вот то самое, обещанное.
Старик поднял руку, попытался отгородиться и что-то проблеять, но Редж только пожал плечами, вдавил тщедушное старое тело в обивку кресла и всадил нож тому в сердце. Кончилось все быстро. А вот голову он старику отпиливал долго.
— Ну все, хорош, уходим!
Чем бы ни был этот красавчик на службе у странной дамочки со странным пристрастием, находиться с ним рядом вдруг стало неуютно, захотелось вернуться в привычную среду, в стаю крыс, где пара десятков вооруженных, хитрых и беспринципных легко задавят кого угодно числом. Редж надеялся, что до рукоприкладства не дойдет все же. Заветный ларчик, отнятый от охладевающей груди неизвестного человека, которого Редж не знал и понятия не имел, чем он этой отчаянной мадам насолил, приятно оттягивал руку, голова приговоренного — другую, но совсем не приятно. Насчет чужих смертей он никаких эмоций давно не испытывал, кровь — нынче дешева, никто за нее дорого теперь не берет, а тут и случай особый.
— Голова.
Голова упала прямо женщине под ноги, как камень, ткнулась лицом в подмерзшую землю. Редж на глазах у Пипа и Джонаса взвесил в руке ларчик — довольно простой, хоть и с резьбой затейливой — поглядел на женщину с ухмылкой, все еще сомневаясь, по правде, что понял верно.
— У сердца вот это у него было. Открывать не решился, может, скажете, мадам, что в шкатулке? Мало ли какие подарки возят в ночи подагрические старики, чьи головы так желают красивые женщины?
Что эти двое не поделили, ему интересно, по правде, не было.