Восьмого, последнего из разрешенных, Кейден потерял, когда они отступали из замка. Это было неважно: ничего больше было не важно. Они возвращались домой, в Регарум, оставляя Рединг и его бесславную зимнюю войну за спиной. Добираться было месяц, и шли они на юг, так что с каждым днем весны вокруг становилось все больше, и Кейден не был уверен, оттого ли это, что все ближе дом - или апрель.
Из Регарума выезжали Кейден и веселые пятнадцать человек, которые не знали - да и не могли знать - обо всем, что случится с ними в Рединге. Теперь они возвращались маленьким отрядом, таким же молчаливым и угрюмым, как и их командир. Когда по вечерам они сидели у костра, Кейден видел, что они смотрят не на огонь, а куда-то далеко-далеко, за много миль отсюда - но и там не видят ничего утешительного. Они считали, что по-настоящему вернутся домой, только переступив порог замка Регины, по необъяснимой причине считая, что это тут же сотрет из памяти и жизни последние три месяца. Кейден, в свою очередь, полагался не на замок, а на обещанную ему неделю свободной весны. Вот, что ему надо: никакой формы, никакой гвардии, никакого замка, никаких вообще людей.
Он не гнал их слишком сильно, хотя хотел вернуться до полнолуния. В последнюю полную луну он удерживался из всех сил: волк, обиженный тем, как мало времени и свободны он получает, пытался взять свое и упрямо и неизбежно давил человеческое сознание. Но луна в небе все росла, наливаясь блеклым молочным светом: он понимал, что не успеет в срок. Это могло бы быть опасным, но Кейден решил, что справится. В прошлый раз ему еще удалось - а это было всего одну луну назад. Он справится.
Он оставил своих, зашел подальше в лес, перекинулся чуть раньше, чем его заставила сделать это луна. Он еще может контролировать себя. Все хорошо, все еще хорошо. Это было последним, что помнил Кейден.
Очнулся он так же внезапно, как и потерял себя. "Питер", - подумал он прежде, чем понял, где находится и что делает, - "Это мясо на вкус как Питер на запах".
Это и правда был Питер. Питер с развороченным брюхом, Питер, в горле которого что-то булькало, Питер, в глазах которого бился страх, Питер, который был все еще жив. Пока что все еще жив.
Кейден перекинулся - быстрее, чем обычно, и потому испытав больше боли, чем обычно. Он и сейчас чувствовал во рту кровь, чувствовал, как она - не его, чужая, Питера - высыхает, стягивая кожу и волосы. Он потерянно оглянулся, не замечая испуганных взглядов остальных. Верно, они ничего не заподозрили, когда он вышел на них, не пытались отогнать - они ведь не знали, что на этот раз имеют дело не с Кейденом, а просто с волком.
А Питер все жил. Что домой его не довезти, было понятно, но… можно же было и не везти его домой. Кейден знал эти места - совсем рядом жил мастер Дроссельмейер. Человек, вылечивший королеву, с ее солдатом справится легко.
Он лихорадочно натягивал одежду, соображая, что делать. Четверых Кейден отправил в замок. Двоим пришлось остаться - и он видел, как они испугались этого его приказа, хотя перечить не стали - не осмелились. Дроссельмейер должен быть дома. Только бы он был дома. Кейден проиграл войну, он оставил герцога на милость победителям - он не мог позволить себе потерять девятого. Не теперь.
Только у особняка он разрешил оставшимся двум солдатам убираться домой - и те с плохо скрываемой радостью послушались.
- Дроссельмейер! - крикнул Кейден, глядя только на Питера.
Но тот все еще был жив. Ему просто нельзя было умирать.

Отредактировано Cayden Frost (2015-05-21 16:54:06)

Он все же не отказал. Сказал, что не сможет помочь, но помогать взялся. Значит, все получится, решил Кейден. Он понимал, что, скорее всего, ошибается, но он готов был вопреки обыкновению врать себе и не слушать. Он почти вернулся домой, и все было бы хорошо. Если бы только он вернул семерых, как и должен был. Если бы только выполнил хоть один ее приказ...
Кейден яростно мыл руки, едва ли не сцарапывая с них кожу. Из-под коротких ногтей вымывались похожие на ржавчину крошки засохшей крови. Из бутыли резко пахнуло спиртом, но пить Кейден не стал. Не сейчас, нельзя: он будет помогать - значит, Питеру еще можно помочь.
Дроссельмейер снял маску - впервые за все время, что они были знакомы. Да, так и есть: он просто человек. Никогда еще Кейден не жалел так сильно в том, что не ошибся. Будь мастер кем-то другим, не человеком, а кем-то всесильным, сведущим в магии и этих своих искусственных молниях, он бы точно сумел помочь. Но он был человек. "Гореть - паршивее всего", так он когда-то сказал, и Кейден с опозданием понял, что Дроссельмейер, очевидно, знал, о чем говорил.
Он не хотел смотреть на Питера, но заставил перевести взгляд с жестоко обласканного огнем лица Дроссельмейера на своего солдата, своего девятого. Тот был жив, но жизнь в нем билась, как последний лист на осеннем дереве: даже если ветер и не сорвет его, тот все равно засохнет, и не думая опираться зиме.
- Ему нельзя умирать, - сказал Кейден; голос почти срывался от волнения. - Не сейчас. Если он все равно умрет - сделай хотя бы так, чтобы он добрался до замка живым.
Но он не колдун - да и те не всегда умеют спасти тех, кто одной ногой успел вляпаться в смерть. Просто человек. И людям обычно нравилось...
- Пожалуйста, - добавил Кейден глухо. - Спаси его.

Удерживая расширитель, как ему и было велено, Кейден все время ловил себя на мысли, что лучше бы он убил Питера сразу. Да, это было бы плохо - просто кошмарно, по правде. Но зато ему не пришлось бы сейчас испытывать этот неприятный страх, который все сильнее вгрызался в сердце. Смерть Питера была бы однозначна. Про жизнь его это сказать было нельзя, как нельзя было и знать наверняка, насколько еще хватит у Питера крови прежде, чем сердце вытолкнет ее всю из тела, и качать дальше станет нечего.
- Я так вышел, - ответил он. Помолчав, объяснил, - Я потерял контроль над волком. Я знал, что так будет, но думал, что этим полнолунием еще удержу его.
Второй вопрос был сложнее. Скрывать, что случилось с солдатом, Кейден и не собирался, но вот второго ответа он даже не знал. Регина точно не убьет его. Если она так боялась потерять своего пожизненного должника, что смастерила ему кольцо из собственной крови, боли и магии, то за жизнь одного из сотен ее людей - пусть даже одного из пятнадцати лучших - требовать платы жизнью она не станет. Все остальное можно пережить, тем более, что свободу Кейден и так уже потерял, а что у него было еще такого важного, чтобы терять? Он боялся даже не столько Регины, сколько того, что воображаемое, обласканное возвращение, которое он так часто рисовал в воображении, возвращаясь домой, да и еще раньше, в Рединге, рушилось уже теперь. Он думал, что когда вернется - именно так, как думал - то и война останется позади, и теперь боялся именно того, что останется навсегда - с ним, в нем. Навсегда.
Он медленно покачал головой:
- Ничего такого, что не могло случится там, скорее всего. Но я ведь уже не там. И я обещал ей вернуть хотя бы половину. Но я не знал, что люди так мрут, и не знал, как будет...
Он сжал челюсти так сильно, что почувствовал, как занемели зубы. Хрип Питера казался оглушительным.

"Извини" было слабой заменой стучащему сердцу. Питер, как испорченное кухаркой главное блюдо, лежал на столе, а вокруг него разливались пустота, тишина и запах дерьма. Еще одна бессмысленная смерть, винить за которую на этот раз надо было не Рединг, а Кейдена.
Все вокруг теряло смысл. Это раньше Кейден четко знал, что, зачем, почему и для кого делает. Тут же, в Регаруме, они убивали - и убивали много. Но они делали так для того, чтобы еще живые боялись. Раньше, в лесу, он убивал ради еды и безопасности и еще иногда из скуки - и таких жертв он иногда даже отпускал, поняв в процессе погони, что удовольствия получил сполна. В Рединге убивали за просто так - регарумским солдатам так никогда и не объяснили, в чем был смысл, ради чего они убивали и умирали сами. За чужую страну? Звучало слишком глупо, чтобы быть правдой. Даже если так оно и было - все равно это звучало слишком глупо, чтобы действительно признать, что это правда.
И все это он оставил позади - так он думал. Пока не наткнулся на еще одну бессмысленную, никому не нужную смерть.
Кейден сжал в руке расширитель, который держал, затем, не сдержав зла, швырнул его в стену, закричал, скорее чувствуя, чем слыша, как его крик сменяется рыком. Опасным, звериным рыком. Он заметил это вовремя и успел перехватить превращение вовремя, пока он еще мог его контролировать. Кейден отступил на несколько шагов назад - за помощь, пусть и неудачную, не благодарят еще одним случайным убийством, сел на корточки, чувствуя, как с трудом, нехотя становятся на место завращавшиеся суставы. Закрыл лицо ладонями, снова ощущая запах крови - на этот раз его собственной, из-за меняющихся ногтей, врезавшихся в пальцы.
Через пару мгновений Кейден предупреждающе вытянул левую руку - вокруг пальцев спешно запекалась кровь - вперед и посмотрела на мастера желтым взглядом:
- Не подходи. Я... на этот раз я успел, удержал его, но пока что все равно не подходи.

Кейден шумно дышал - так было проще заставлять себя не частить, а дышать нормально, глубоко. Постепенно он успокаивался и все больше приходи в себя. В этом была немалая заслуга Дроссельмейера: ничто так не подстегивало оборотней, как учуянный страх. Но страха не было, даже опасения не было, будто мастер не боялся вообще ничего - ну или по крайней мере не боялся боли и смерти. Это было странно, совсем не похоже на людей, которые встречались Кейдену обычно. Но это помогало.
Он неторопливо, проверяя в последний раз, все ли с ним нормально, почесал Гетца между ушами. Собаки всегда чуяли волков и даже если не пугали и не нападали, то держались настороже. Гетц не насторожился, а вместо этого коротко махнул хвостом. Кейден поднялся с пола. На Питера смотреть все еще не хотелось, хотя из-за запаха игнорировать его присутствие было невозможно. И все же сначала он поднял с пола расширитель, положил его на стол. Затем чистым углом скатерти вытер пальцы. У него на руках и так достаточно было крови, чтобы не добавлять еще и кровь настоящую.
Питера можно было и не хоронить. Звери в лесу обрадовались бы мясу. Но вряд ли это понравилось бы Дроссельмейеру. Да и труп во владениях ученого-отшельника вряд ли понравится кому-то из людей - пусть даже труп этот принадлежал кому-то, кого они совсем не знали.
- Я помню с ночи пару мест, - сказал Кейден, когда Дроссельмейер вернулся. Глаза его к тому времени опять стали серыми. Ничто не напоминало о случившемся - не считая труп на столе, - где явно давно не было людей. Если зарыть его там, свежескопанною землю и не заметят.

"Какое-то время". Все, что было в Рединге, теперь и правда почти уже ужалось до "какого-то времени". Обычно после этих слов люди замолчали. У каждого было свое "какое-то время", о котором нельзя было никому рассказывать. И даже если рядом с тобой был в это время кто-то еще - он именно что был рядом, а не вместе. "Какое-то время"  всегда было только свое, и ты в нем всегда был один.
Кейден думал об этом, выбросил на время Питера из головы. Оставлять его так он в самом деле не собирался. Закопать тело глубже в лесу - вариант куда лучше. Но заниматься этим сейчас Кейден не хотел. Сейчас он просто смотрел в огонь - в доме было достаточно тепло, но треск нравился Кейдену, к тому же после жестокого холода Рединга он не думал, что в ближайшее время он станет отказываться даже от чрезмерного тепла - и тянул вино. По тому, как Кейден начинал чувствовать хмель, вольготно расплывавшийся в слишком худом и слишком уставшем теле, он понял, что, верно, он и правда вернулся с войны. Ведь там ему так ни разу и не удалось напиться.
Кейден первым нарушил молчание - во многом потому, что тишина затягивала его память обратно, в "какое-то время".
- Никогда не езди в Рединг, - сказал он. - Скверная страна была, а теперь от нее и вовсе ничего не осталось.

Кейден внимательно посмотрел на Дроссельмейера. Ученица, надо же. Значит, теперь ему было, что терять. Он постарался немедленно забыть услышанное, чтобы, в случае чего, не упоминать об этой ученице Регине, вздумай она расспросить его о том, как поживает вылечивший ее мастер. Но перед тем, как сделать это, не удержался, сказал:
- Да, случаются иногда люди, которые не так уж и плохи.
Возможно, каждый заслуживал на такого человека, кем бы он ни был. Вот Кейдена, например, когда-то спас именно Дроссельмейер. Так почему бы теперь ему самому не встретить кого-то, кто, пусть, может, и не спасет, но сделает его жизнь чуть приятнее.
- Я не уверен, что я еще здесь, - честно признался Кейден. - Я еще где-то там. Война - плохое место для волка, как оказалось. Думаю, война - плохое место для кого угодно.
Это было не совсем так. В том же Рединге, да и в гвардии Регины были люди, не мыслившие жизни без войны. Это Кейден из-за того, что был оборотнем, и большую часть жизни держался подальше от людей, а вместе с людьми - и от их привычек и их истории, умудрился пропустить войны с ограми, мелкие восстания и все, чем еще развлекались в этих местностях. Впрочем, это оказался не тот опыт, который ему понравилось получать - и явно не тот, с которым хотелось дальше жить.
- Ученица, значит, - вернулся к старой теме Кейден, поняв, что говорить о войне он не готов - и, может, не будет готов никогда. - Я думал, люди не заходят на твою землю. Почему ей ты разрешил?

На миг Кейден встрепенулся. Значит, был человек, который мог лечить то, что Дроссельмейер не мог вылечить сам. Кто-то лучше? Кто-то, кто мог бы спасти Питера? Потом снова успокоился, понимая, что вряд ли что-то вообще можно было сделать. Он слишком хорошо убивал для того, чтобы уметь кусать так, чтобы люди выживали.
Иногда этим, бывало забавлялись. Оставь кого-то в живых - и погоня вряд ли отправится следом, она останется рядом с несчастным выжившим и будет долго решать, превратится ли в оборотня и он тоже, или нет. Они не превращались, никогда, ни разу, но люди не знали об этом, и потому каждый раз тратили время, чтобы принять непростое решение. Кейден не знал, чаще убивали таких людей или решали подождать и оставляли им жизнь, убедившись, что угрозы нет.
Он все еще вспоминал, как все было раньше, одновременно слушая Дроссельмейера. Обычно он редко вспоминал прошлое - слишком многое с тех пор изменилось. А теперь понял, что это, верно, было правдой не для него одного. И мастер Дроссельмейер, делавший молнии и лечивший ведьм, когда-то делал игрушки. Интересно, когда и почему все пошло не так? И у него, и у Кейдена, и у всего мира тоже?
- Игрушки... - тихо, словно пробуя это странное, незнакомое для кого-то, чьим детским развлечением в основном была охота, слово на вкус. - Я помню, лет десять назад я уже был один, и уже ушел из леса. Я бродил из города в город, из деревни в деревню, и мир казался мне огромным. Я думал, что всегда смогу уйти и не возвращаться туда, куда возвращаться не стоит, что людей, которые встречаются у меня на пути, я больше никогда не встречу снова. Что-то случилось с тех пор. Мир будто сжался - и всегда мне попадаются те же люди, те же места. И уйти от них нельзя...
Он чувствовал, что захмелел, и ему это нравилось. Хотя, возможно, не стоило говорить так много. Людям редко когда было интересно, что он скажет - оборотней ценили вовсе не за разговоры.