[AVA]http://savepic.net/6900847.jpg[/AVA] Совместно с Joan Bell.

Карета, запряженная парой караковых лошадей, остановилась у ворот. С облучка резво спрыгнул черноволосый горбатый слуга. Открыл украшенную вензелями дверцу. Из-за шторки показалась рука с крупным ониксовым перстнем. Наконец на землю ступил мужчина лет пятидесяти пяти, полноватый и невысокий. Глаза чуть навыкате. Поджав губу, он аккуратно расправил широкие усы, вытащил двумя пальцами платок из нагрудного кармана и спешно поднес его к лицу. Потом сморщил длинный нос, озираясь по сторонам.

Барон Штефан Варнфрид прогулкам на лоне природы предпочитал игру в карты в маленьких душных комнатах, сопровождающуюся обильными возлияниями и ласками совсем юных прелестниц. Но больше всего на свете он любил все диковинное, называя себя коллекционером уродства и красоты. Для приобретения невиданных чудес Варнфрид не жалел денег. Однако в последнее время его не радовали ни двухголовая коза, ни мертвые сросшиеся младенцы, закрытые в стеклянной банке, ни смуглая девица с миндалевидными, оливкового оттенка глазами, которую он выменял за трех мордастых щенков. Она дичилась поначалу, не даваясь в руки, а потом стала хворать.

Услышав о мастере, искусно делающем механические игрушки, которые выглядят будто бы живые, Варнфрид загорелся новой прихотью. Он вызнал, где живет Дроссельмейер, и решил наведаться к нему самолично. По слухам, тому не было и тридцати.

– Пойдем, Трюдель. Ради дела стоит и потерпеть, – сказал барон, заметив, что горбунья, одетая в мужской костюм, вся сжалась, стоило ей только услышать лай собаки. А ведь ничего другого эта кривозубая не боялась, и своими кулачищами могла хорошенько побить взрослого мужчину.

Миновав ворота, они подошли к порогу особняка. Трюдель постучала. Стали ждать слугу, который открыл бы им дверь.

– Сейчас! – послышалось из-за двери. – О! Добрый день, господин барон.

Вопреки ожиданиям, гостей привечал не слуга, а сам хозяин. Мастер Дроссельмейер был одет в простую льняную рубаху, подкатанные потертые штаны. Босой, заспанный и небритый он встретил заказчика любезной улыбкой. И эта улыбка стала шире, когда Дроссельмейер увидел, как недовольно скривился барон.

Появление гостя не стало сюрпризом. Наоборот, Варнфрид известил Якоба заранее. В письме, адресованном ученому, было сказано, что дело серьезное и настолько деликатное, что должно остаться между ними. Сути этого дела барон в послании раскрывать не стал. Отметил лишь, что сообщит при встрече. А Дроссельмейер накануне, как назло, заработался почти до самого утра и проснулся за час до полудня. Любивший точность, Якоб, к стыду своему, проспал и никак не хотел подниматься, как ни расталкивала его экономка, бывшая по совместительству кухаркой и прачкой. Встал кое-как и, чертыхаясь, успел только наскоро умыться да выпить стакан молока.

– Вина или чаю? – спросил Якоб по-простецки, обращаясь сразу к обоим посетителям и почесывая короткую рыжую щетину. Вид горбатого слуги его нисколько не смущал. В детстве оказавшийся на улице, Дроссельмейер одинаково доброжелательно относился ко всем людям. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Несмотря на расхлябанный вид хозяина, в гостиной было уютно, аккуратно и чисто. Пахло лаком, с кухни тянулся аппетитный душок стряпни. Дворовый кудрявый песик по кличке Шницель продолжал распаляться, лая под окнами как дурной. Запустив пальцы в волосы, Якоб вытряхнул мелкую металлическую стружку.

– Вина-вина. Дорога выматывает, – барон сел в предложенное кресло. Трюдель осталась стоять позади, поглядывая на мастера Дроссельмейера черными глазами. Взгляд у нее был тяжелым. Смуглолицая и коротко стриженная она и впрямь скорее походила на мужчину.

Мало кто знал наверняка, но поговаривали, что горбунья незаконная дочь Варнфрида, рожденная в пору его буйной молодости бродячей танцовщицей и гадалкой. У Трюдель, названой в младенчестве Гертрудой, был брат-близнец, однако он оказался ничем не примечательным мальчишкой и не заинтересовал барона. Что с ним сталось никому неведомо.

Якоб налил вина барону и его спутнику. Или спутнице? Чем больше он приглядывался, тем больше подмечал. Щека слуги, по-видимому, никогда не знала бритвы.

Варнфрид, не оборачиваясь, отдал платок Трюдель. Взял бокал и сделал два осторожных глотка. Движения его были плавными, чуть ленивыми, но, когда он посмотрел на мастера, взгляд его на минуту сделался резким. Молва не обманула: Дроссельмейер был еще совсем молодым. Барону подумалось, что перед ним обманщик, но тем было интереснее.

– Я вижу, вы меня не ждали, – сказал Варнфрид, улыбнувшись в усы. – Надеюсь, я не сильно отвлек вас от… вашего искусства.

Мастер покачал головой в ответ. Вероятно, эти слова должны были его мягко пристыдить, но чувства вины Дроссельмейер не испытывал. Чем дальше, тем больше барон казался ему напыщенным болваном.

“Что ж, – думал Якоб. – Будет очень кстати, если он способен хорошо заплатить”.

– Повторюсь. У меня к вам деликатное дело. Деликатное и, как знать, возможно, оно вас ошеломит, – продолжал барон. Карие глаза его засветились едва сдерживаемым нетерпением. Он выдержал паузу.

– Я хочу, чтобы вы сотворили для меня подругу. До меня дошел слух, – Варнфрид понизил голос почти до шепота, - будто вы умеете настолько хорошо делать игрушки, что они кажутся живыми.

– Подругу? – переспросил Дроссельмейер, пока не совсем понимая, к чему ведет барон. И несмотря на живой ум, мастеру спросонья пришлось приложить немалые усилия, чтобы наконец додуматься, о какой подруге идет речь. – Вы хотите… куклу? – уточнил он, чтобы наверняка знать, что имеет в виду Варнфрид.

Горбунья, стоявшая за спиной барона, тоже была, похоже, удивлена. Черные глаза на секунду расширились и руки впились в спинку кресла. Дроссельмейер кивком обратил ее внимание на бокал, стоявший на столике. Улыбка, чуть удивленная и ироничная, не сходила с его лица. Трюдель покачала головой, не притронувшись к бокалу. Она напряженно следила за разговором.

– Да, куклу, – барон отмахнулся от слишком прозаического слова, как от назойливой мухи. – Но очень похожую на человека. Я видел ее во сне.

Варнфрид придал лицу мечтательное выражение. Он улыбался так, словно был заново охвачен пленительным сновидением. Рукой барон обрисовал в воздухе контур женской фигуры.

– Ундина… Стройная, невысокая, но, – он поднял в верх указательный палец, – и не слишком низкая. Волосы мягкие, как лебединый пух, и светлые, словно лунные лучи, а кожа гладкая и нежная. Я хотел бы, чтобы она умела танцевать.

Откинувшись на спинку кресла, Варнфрид тяжело вздохнул. Все еще стоявшая позади Трюдель отвела хмурый взгляд в сторону.

Якоб настороженно посмотрел на гостя. Тот, похоже, был склонен и до старости витать в облаках, тешить себя иллюзиями.

– Нет-нет, не подумайте, что бедный старик тронулся умом, – голос барона стал тише и слабее. – Я прекрасно понимаю, что сотворить механизм в точности повторяющий человеческое тело невозможно, но если бы вы создали хотя бы тень моих мечтаний, то уже и это прекрасное создание было бы настоящим вызовом природе. Только представьте, господин Дроссельмейер, как возрастет ваша слава!

– Вызов природе? – задумчиво проговорил мастер. – Скорее умелое использование ее законов.

О славе он думал в последний момент. Предложение его заинтересовало, но скорее потому, что само воплощение этой идеи было почти что чудом. Сделать неживое похожим на живое. Создать совершенный механизм. Такой, который мог бы имитировать дыхание, биение сердца, плавность движений.

Это казалось почти невозможным, но Якоб умел делать невозможное. В шестнадцать Дроссельмейер, тогда еще безусый мальчишка, сделал свой первый автоматон. Теперь же в его арсенале было гораздо больше знаний и умений.

– Мне понадобится особый материал, – сказал Якоб. – Заказ может обойтись вам очень дорого.

И самым дорогим будет не отшлифованная древесина, из которой он изготовит легкий каркас, не гладкая замша и не драгоценный шелк, из которого будут сделаны “волосы мягкие, как лебединый пух”, не краски, наложенные так, что на бледном лице куклы заиграет легкий румянец, и не платье, заказанное у лучшего портного, а… механизм.

– Дело займет месяца два. И поскольку я не смогу работать над всем остальным, вам придется доплатить и за это, – предупредил мастер. – Я буду вынужден отложить все свои текущие заказы.

Выслушав мастера, барон закивал и, великодушно махнув рукой, разразился смехом. Он ожидал, что того, как мужа ученого и в высшей степени рационального, придется долго уговаривать. Однако Дроссельмейер не только согласился без лишних разговоров, но и продемонстрировал полнейшее отсутствие всякого любопытства.

“А этот малец своего не упустит!” – подумал Варнфрид.

– В философии я не силен, мастер. Мне куда важнее результат, и за него я готов щедро заплатить.

Несмотря на все причуды, барон распоряжался деньгами умело, был удачлив и не упускал случая нажиться на каком-нибудь темном дельце. Он говорил себе, что вложения в работу мастера Дроссельмейера окупятся, когда он станет показывать свою куклу самым именитым и состоятельным людям девяти королевств. Разумеется, не задаром. О новой игрушке Варнфрид думал так, будто она уже была готова.

Мастер тем временем, поднявшись из кресла, подошел к секретеру, чтобы взять бумагу и грифель. И, дабы не терять время, принялся делать наброски.

– Видите ли, дорогой Якоб… Можно мне вас так называть? Я не обзавелся семьей, детьми, –  на этом слове Трюдель, которая, казалось, стала глуха к разговору, повернула голову, – посвятив свою жизнь коллекционированию самых невероятных творений природы и рук человеческих. Ради этого дела я готов на все, и к вашим надобностям отношусь с пониманием.

Якобу не слишком-то нравилась нарочитая снисходительная манера Варнфрида, но пришлось выбросить эту мысль из головы. Предложение, помимо прочего, было выгодным, ибо, если Дроссельмейер сможет угодить барону, у него появятся средства на то, чтобы достроить динамо-машину. Сдержанно улыбнувшись, мастер кивнул.

Барон с видимым удовольствием осушил бокал до дна, потом принялся подкручивать усы.

– Но, к большому сожалению, я очень не люблю разочаровываться. Вот Трюдель подтвердит, – Варнфрид похлопал горбунью по руке. Говорил он серьезно, однако в его глазах все еще плясало веселье.

– Никто не любит разочаровываться, – хмыкнул мастер, обозначая на эскизе сочленения и узлы.

– И есть одно маленькое условие: время от времени я буду приезжать, чтобы понаблюдать за тем, как идет работа.

Отвлекшись от набросков, на основе которых потом будут сделаны чертежи, Дроссельмейр перевел взгляд с Варнфрида на его чернявую спутницу. Подлил гостю еще вина, сощурил светлые глаза.

Таких, как барон, мастер уже успел повидать. Это они платили баснословные деньги, чтобы посмотреть на живые диковинки. Ради них воровали и уродовали детей. Для них калечили женщин. Им, пресыщенным обычными радостями и почти всем страдавшим импотенцией, нужно было нечто такое, что непременно будоражило бы кровь.

– Согласен. Вы сможете видеться с вашей будущей Ундиной раз в две недели, но давайте договоримся, - неожиданно твердо сказал Якоб. – Вы не будете мешать моей работе. Я буду делать ее так, как сочту нужным. В противном случае договор будет расторгнут.

– Хорошо-хорошо, – спешно согласился барон, мысленно простив Якоба за то, что он посмел ставить ответные условия. – Я всецело на вас полагаюсь.

Он с нескрываемым любопытством поглядывал на наброски, которые делал мастер. Кое-кто поговаривал, что тот обладает некими тайными знаниями, которые почерпнул из книг и путешествий. Но Варнфрид не заметил в действиях Дроссельмейера ничего такого, что указывало бы на магию.

– Знаете, я в некотором смысле тоже ученый, – важно заметил барон, с благодарностью принимая очередной бокал вина. – И потому уважаю труд вам подобных людей. Если понадобятся какие-нибудь редкие материалы или инструменты, говорите, не стесняйтесь. Я достану лучшие.

Якобу время от времени приходилось слышать нечто подобное. Каждый дилетант, мало-мальски владевший грамотой, мнил себя ученым. Стоило ему сунуть нос чуть дальше аксиом, втолкованных учителями. Развлечения ради Дроссельмейер иногда интересовался “научными успехами” таких пустозвонов. Ответы немало забавляли его.

– Благодарю, господин барон, – улыбнувшись, ответил мастер. – Что же вы изучаете?

– Страсти, дорогой мастер. Я изучаю людские страсти, – о своих собственных барон предпочел умолчать. – Уродство и красота идут рука об руку испокон веков. Они вызывают чувства и желания. Их природа занимает меня больше всего.

– Да. Действительно занимательно, – ответил Дроссельмейер, но тему развивать не стал.

“Еще один дряхлеющий извращенец”, - думал он. Все подобные барону стремились облечь грешки в красивые слова, называя их “любовью”, “наукой” или того хуже – “природой”. Но суть оставалось неизменной – испорченность и утоление низменных страстей. 

Варнфриду не терпелось, но он напомнил себе, что ждать еще предстоит долго. Задумавшись, барон не сразу заметил, что Трюдель подошла к креслу мастера и, не церемонясь, заглянула Якобу через плечо. Горбунья завороженно, следила за движениями руки Дроссельмейера и скольжением грифеля по бумаге.

– Ну, что ты, Трюдель, дорогуша, – позвал барон. – Это невежливо. Поди сюда. Ну так… – он вновь посмотрел на Якоба и улыбнулся. – Сговоримся о сумме задатка и по рукам, как говорят негоцианты?

– Сговоримся, – согласился Дроссельмейер. После чего обратился к Трюдель: – Вам нравится?

Горбунья ответила с промедлением. Скосила глаза на Варнфрида, так, словно предупреждала, а не спрашивала разрешения.

– Да, – голос у нее оказался приятный и низкий. – Это красиво.

Темные, внимательные глаза смотрели на мастера прямо, не мигая. Ничего больше не сказав, Трюдель отошла от Дроссельмейера.

Барону казалось порой, что она нарочно его дразнит. Однако, в отличие от прочих слуг, коих нещадно бил за любые провинности, Варнфрид никогда горбунью не наказывал. 

– Что ж. Вот и славно. Ваше здоровье, – отсалютовав мастеру бокалом, гость допил вино и поднялся на ноги. – Трюдель в скором времени привезет вам деньги, – чернявая кивнула, – а я, как и договаривались, наведаюсь сюда через две недели.

Потом Варнфрид сделал то, чем не озаботился в начале своего визита: протянул Дроссельмейеру руку. Якоб ответил формальным рукопожатием и коротко кивнул.

Странно, но барон словно бы сам, одним своим присутствием, распространял духоту и затхлость.

– За сим я откланиваюсь, чтобы не отвлекать вас от дела, Якоб. До свидания. Пишите мне при любой возможности.

– До скорой встречи, господин барон… – проговорил Дроссельмейер, провожая гостей до калитки.

Шницель, вдосталь налаявшись, устал и теперь лежал на солнце, в пыли, более никакого внимания не обращая на гостей. Странно, но, закрывая калитку, мастер поймал себя на мысли, что с куда большей охотой поговорил бы с горбатой Трюдель, чем с ее благодетелем.

– Такие вот они, важные люди, дружок, – усмехнулся Якоб и, прежде чем уйти со двора, наклонился, чтобы потрепать пса за рыжим ухом. – Будет ему подруга. Самая лучшая подруга на свете.

Отредактировано William Riley (2015-05-27 20:28:15)