Кстати о буре же:

Человеку, который подарил мне и Сьюзен Дельгадо на целый эпизод Роланда Дискейна.

Йовин - "Роланд (Ронсенваль)"
Умка - "Дым"

И я говорю тебе спасибо, сэй.

Для Эльки.
Говорил же тебе, не ходи на войну.
Говорил!
Кукушка

[AVA]http://i.imgur.com/mIALntZ.jpg[/AVA]
Совершенно внезапно - подхвачу подачу (но я-то белые стихи вполне себе люблю; что, впрочем, не делает этот, нижеследующий, менее ВНЕЗАПНЫМ).
Так что, наверное, все-таки посвящается.

Родри Формайлу, юному адепту ордена Летучей Мыши.
Владу Ковачу, верующему, но уже давно только в Преисподнюю.
И Элеоноре Старлинг, заварившей всю эту кашу путем зачем-то спасения одной задницы некоторое время назад.

***

Под утро у него как обычно
сильно болят глаза,
как будто давит на них и небо, и ветры этой и всех прошлых жизней.
Под утро заканчивается вИски -
как где-то раньше,
давным-давно,
кончались к рассветному часу вино и чернила.
И черное вязкое масло привычно вскипало в жилах...

Г-спади, как долго же ему все это снилось.

...К утру рука уставала настолько, что не могла уже держать и перо.
Приказы, указы, списки.
Не вырубить, говоришь, топором?
Не вырубишь - не устранишь до конца все риски.
"Этих мы трогать не будем, они безопасны. И даже в чем-то невинны.
А этих вот никак нельзя отпустить". Увы им. И нам.
И - снова пиршество свиньям.
К моменту, когда догорали свечи, первый луч солнца всегда стучался в окно.
В покоях - ветренно, темно
и тревожно.
Хотелось закрыть все ставни, уснуть и не просыпаться,
но кто ж ему разрешит?
Всё пыль. Желанья, стремленья, кричаще алые мысли.
Есть только Рединг, есть Север,
и он должен быть защищен и прикрыт -
пусть против воли.
Наследию рода нет дела до чьей-то свободы.
Наследие рода неумолимо, и линия крови всегда будет линией крови.
Сталь к стали, свет к свету. Соль к соли.

Только в этом и смысл (а там хоть кричи-закричись).
Ни жизни, ни смерть не заменят последнюю виру.
И Формайл... А что он?
Род Формайл - лишь функция, часовой механизм с пружиной на грани излома.
Всегда должен быть тот, кто держит когда-то данное слово,
не взирая на цену, на цели, на средства.
Держит его
и молчит.
Всегда должен быть герцог Формайл -
Розами оплетенный щит.
Сосуд,
Хранящий прОклятое наследство.

И только прошедший сквозь Пустошь познает Мир
и убоится этого мира.
Последний из рода, Улисс ли он будет или Амир,
вернется сюда по дороге домой.
Вернется, осмотрится.
Усмехнется
и кровью возьмет с нас алую виру.

Возьмет и не закричит.

И вот уже герцог роняет щит,
И уходит прочь,
вслед за ночью
В Пустошь.
По следам недоброго своего кумира.

...В пыльной квартире - утро, но никто его тут не ждет:
ни пепел в кофейных банках,
ни треснутые зеркала,
ни темного стекла бутылок у стены батарея.
Время застыло.
И если бы в Сторибруке было поменьше зла...
Нет, нет так: если бы в Сторибруке вообще хоть что-нибудь было!
Ковач сидит у окна. Он думает.
Он хочет поговорить:
о жизни после войны, о новой войне. О Боге.
Точнее, о смысле бога.
О том, что если здесь все мы - потухших костров зола,
то где же тот ветер, что их развеял?
Где те сапоги, что втоптали их
в пыль у дороги?

К обеду глаза, болящие так, что хоть плачь, наверно отпустит.
Обычно всегда отпускало.
Ковач снова берется за книгу.
Когда ты не можешь ни спать, ни забыться, ни отдохнуть,
ни перестать думать о том, о чем и знать-то здесь никому, по-хорошему, не пристало,
Все, что тебе остается - это читать, пить и смолить
одну за одной,
одну за одной.
И ждать:
Второго ли чьего-то пришествия, нового ли Исхода.
Вопрос лишь в том, найдет ли грядущее путь туда,
где время и вечность забыли, кто из них кто.
И успеет ли Конец Света, в своем рваном, занесенном песком пальто,
на встречу нового,
тысяча девятьсот восемьдесят четвертого,
мать его,
года?

Отредактировано Vladislav Kovacs (2015-05-10 22:23:21)

А я что, я человек простой, мне сказали - я делаю.

Регине

Даешь стихотворный флешмоб

Миля в волчьих сапогах

Никто не смог бы пройти не то, что милю,
а даже дюйм в его сапогах,
Просто потому, что у волка нет "его" сапог.
Не будет, нет, не было и не могло быть.
Ему не нужны "его" сапоги.

Он берет чужие у свежих висельников,
у мертвецов в чумных домах,
у распухших в воде колдунов:
их сапоги всегда пахнут рыбой, другими утопленниками,
сокровищем на дне, озерною девой, цукатами из дягиля
и еще, иногда, бесконечностью.
Он снимает сапоги с разбойников и c жертв разбойников,
с бродяг, с актеров, с проповедников,
не всегда отличая одних от других,
с косарей, спящих честным сном у дорог,
с пастухов, которые слишком громко кричат: "Волк!",
хотя только волк и приходит на крик.
Он тащит их с торговых телег и с обозов,
везущих трофеи и трупы домой.
Крадет у охотников - и волчий мех на изнанке
каждый раз потом липкий от крови.

Он носит их день, месяц, год,
но каждый раз, возвращаясь домой, оставляет у кромки,
отмечая то место в лесу, за которое нет хода людям.
Люди все равно идут, особенно - дети.
Первыми всегда приходят олени, а дети сразу за ними.
Смотри, дикий олень, и как близко,
смотри, он совсем не боится,
смотри, только руку протянешь - и вот он,
можешь дать ему сладкой травы,
но осторожно, у него подбородок в крови.
Где-то здесь обычно и появляется волк.
Олень подъедает потом остатки обеда,
ласково смотрит на волка, кивает.
Они были бы отличной командой, если не знать,
что с тем же ласковым взглядом олень
глодает при случае туши волков.
Впрочем, здесь они квиты.

Волк идет глубже в лес, всегда обходя
тропинки, проложенные для героев.
Героям писаны лишь законы фабулы,
и это не те законы, которым следуют волки:
по ним до смерти возить на себе королевичей,
вестись на уловки лисы и слушать грохот камней в своем брюхе.

Глубже в лесу куриные ножки избушек сменяются курными,
глубже в лесу плещутся воды Смородины,
глубже в лесу гуси и лебеди вечно несут на крыльях покойников,
а живые вместо того, чтоб скорбеть, несутся за ними.
Глубже в лесу становится тихо,
слишком тихо, так, что можно услышать ответы
даже на те вопросы, которые ты никогда не задашь.

Лес глубже, чем думают люди, в его глубине
прячутся все остальные леса.
Он идет сквозь сосновый лес,
за шерсть цепляются шишки и плоские иглы,
Он идет сквозь лиственный лес,
где тихо воюют грибы: колонизируют пни и деревья,
передают шифровки, заключают союзы, засылают шпионов,
и все как один знают, что важнее всего -
не верить ложным лисичкам: их информация тоже какая-то ложная.
Он идет через дождевой лес: здесь могут водиться люди,
они защищают лес от себя же.
Он идет через рыжий лес: здесь никто не может водиться,
потому так вольготно и страшно фонит и буяет радиозелень.

Он идет на поляну, о которой мало кто знает,
у каждого волка в лесу есть такая.
Все деревья вокруг вместо листьев увешаны куколками.
Здесь рождаются бабочки, зачастую здесь же они умирают.
Волк целыми днями счастливо смотрит на них.
Лимонницы, зорьки, данаис, идэи,
камиллы, селены и, временами, монархи
беспечно и хрупко кружатся вокруг, иногда разлетаясь от страха,
когда в полувздохе от них блестит и опасно щелкает волчья пасть.
Но он не ловит их, просто играет от скуки:
они ведь и так живут только день,
а ночью над ними промелькнет лебединая тень,
да и волку самое время возвращаться из леса к людям.

Но память о бабочках остается:
она до конца трепещет в желтых глазах,
бьется и беззаботно летает в гаснущем взгляде.
Потому что можно выйти из леса, и можно
выбить из волка лес, если хорошо постараться -
а они стараются, видит небо, они очень стараются.
Но поляну выбить нельзя, в основном потому,
что никто не знает о ней.
И так и должно быть.

И потому всякий раз, глядя на волка,
который творил свои волчьи злые дела
и попался лишь потому, что в людских городах нет оленей,
чтобы доесть остатки его преступлений и пиршеств,
один из охотников,
не понимая, не зная, что глядит не на волка,
а на бабочек и на старую память,
утирает нож и, возвращаясь к своим, говорит,
и часто в словах его слышится жалость:
"Пожалуй, я смог бы понять его,
случись мне пройти хоть милю в его сапогах."

А картинки же тут можно в качестве посвящений?
Для Элеоноры Старлинг-Ригби.

"Когда за нами придут", угу.
Еще одна Элли на еще одной войне.

(автора рисунка, увы, не знаю)

Мари. В ночь песчаной бури.

А вот сейчас странное будет. Правда странное. Не очень уверена даже, что в тему, но удержаться не могу.

Раймонду Флаю/Повелителю Мух/Рэндаллу Флеггу/Человеку в Черном
"Бедный Дьявол"

Не очень хороший из меня поэт, но все-таки.

Дроссельмейер и Мари

Они говорят каждый вечер
о том, что земля вращается,
у всего есть причина и следствие,
что звезды когда-нибудь умирают,
что снова идет война,
а, значит, рано или поздно,
со всем будет покончено,
кроме, конечно, любви.

Согласно недавним расчетам,
у них есть в запасе время,
полгода, плюс минус вечность
и, если не покидать крепость,
не говорить с чужаками,
не размыкать руки,
то ближайшие пара часов
не должны принести беды.

Их дом – небольшой корабль,
плывущий сквозь майскую зелень,
рассекающий пену цветов,
так можно быть беспредельно
счастливым, если не помнить,
что где-то несчастья и голод,
и время почти на исходе,
а к вечеру будет гроза.

Отредактировано William Riley (2015-05-18 01:09:38)

ходил инкогнито по невскому проспекту
Читал отыгрыш Ковача и Ригби, тааааак умилялсо.
ДержЫте!

Родри даже не знает - точнее, не может выбрать, кому именно посвятить этот прекрасный пирожок - Элли, Мэттью или Регине:

я был в аду я видел ужас
невероятной пустоты
там нет чертей и сковородок
там ты

(ц)

Шерифу Ноттингемскому.

"Забудьте слово любовь"

Подражание Cave - Шерману.
Ночь в октябре - для Элли.
Спи, солдат - Владу Ковачу.
Нормальный бизнес - Кейдену и Регине.