Значит, улыбаться он все-таки умел. Это радовало - Элли чужие улыбки очень любила, но "Кроличья Нора" все больше предпочитала скалиться, а это все-таки несколько иной колорит.
А сама Ригби и вовсе улыбаться не переставала почти никогда; отец с матерью, прежде чем, трижды обругав и местами даже прокляв мэнский климат, уехать к чертовой бабушке во Флориду, только скорбно качали головами. Иудей и католичка, они собачились со страшной силой по любому доступному поводу, но во мнении, что ребенок у них получился из категории "оторви-и-выбрось" сходились однозначно. А сами, между прочим, виноватые: для ирландцев она еврейка, для евреев - ирландка, вот и ходит теперь, не пришей комете хвост. Ни к чему не относится.
Зато никому и не принадлежит. Впрочем, при учете Алистера это тоже вопрос.
В общем, чета Ригби категорически отказывалась вообще хоть в чем-то видеть повод для улыбок.
- Вивальди? Н-ну... Не знаю. Его Русти здорово играет. А я вообще все, что инструментальное люблю. Такие дела...
Гетц лежал смирно, словно всю свою жизнь только то и делал, что на ночь глядя заваливался в бар. Удивительный пес, хотя смотрится, откровенно говоря, жутковато. Такой зубами щелкнет - и все, можно не только с пальцами попрощаться, но и со всей рукой примерно по локоть.
Уже почти лежа на стойке, Элли с интересом наблюдала за поздним гостем. Тот все делал очень неспешно, очень аккуратно, словно просчитывал заранее всякое свое движение и вообще - словно все время что-то считал. Впрочем, оно и логично - ученый все-таки, что-то с точными науками связанное, насколько она помнила.
Это тоже Элли искренне восхищало: для нее простейшие арифметические действия и счет на четыре такта так и остались пределом способностей. Родители все надеялись, что из нее со временем таки выйдет толк - и не прогадали ведь! Толк вышел, бестолочь - осталась. Глупая-глупая девочка Элли, тридцатник уже, а все девочка и все дура. Только и умеет, что спиртное разливать да партитуры с листа играть. И то в основном на клавишах рок-н-ролл наяривает в стиле Джерри Ли Льюиса, когда не только кистью, а еще и локтями играешь и чуть ли не ногами. Мрак.
Ветер за окном взвыл с какой-то нечеловеческой силой, по стеклу саданули ветки и спустя мгновение раздался грохот. Опять никто окно на щеколду не удосужился закрыть.
- Твою ж мать! - вздрогнув от неожиданности, страдальчески возопила Элли и, быстро покосившись на гостя, пояснила. - Это я не вам. Ннну, щас я...
Сражение со ставнями было недолгим, но бурным: окну парусности хватало, а вот Элли отчетливо не хватало веса. Однако в конечном счете победа осталась за ней, только листы со стихами разлетелись по всему залу. Поди собери теперь... Тридцать три несчастья!
В полутьме глаза Уильяма почему-то казались непрозрачными. Словно зеркальными. Интересный, надо сказать, эффект от освещения... Но смотрится определенно круто, хотя и угрожающе. Ригби внезапно спохватилась, что разглядывает посетителя слишком уж пристально. Ой, как нехорошо получилось... Его, поди, уже изрядно достало повышенное внимание к собственному лицу, но не объясняться же теперь, что она не на шрамы медитировала. И так неудобно вышло.
- Вас не смутит, если я тоже закурю? И тоже выпью? - кое-как собрав с пола большую часть листов, бармен подхватила стакан с недопитым бренди и от греха подальше перекочевала обратно за стойку. - Вы... в общем, я затыкаюсь, не отвлекаю и вообще считайте, что меня тут нет. Понадобится еще что-то - скажите. - и, окончательно осознав себя пусть и на своем рабочем месте, но совершенно не в своей тарелке, Элли уткнулась носом в перевод.
"Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду". - с разбегу сообщил поэт и мисс Ригби, нахмурившись, кивнула.
Одно она знала точно, хоть и неизвестно откуда - в Сторибруке счастлив не был вообще никто. Включая Уильяма Райли.