Звон в ушах всё никак не прекращался. Спустив одну ногу на пол и слабо поморщившись при этом, Регина устало смежила веки и постаралась вновь ни о чём не думать, но никак не могла подавить в себе гнетущее чувство страха перед неизбежным, лишь слегка затёртое в ней Кейденом.
Теперь, конечно же, она не отдаст волка Королю или его слугам, и дело было не в том, что она позволила себя взять, нет — теперь, когда он сам признал её власть, признал, что принадлежит ей, она обязана была нести за него ответственность. Теперь это, раньше бывшее лишь проявлением её благосклонности, стало её долгом, обетом, таким же непреложным, как обещание оплатить смерть Дэниела чужой кровью.
Сейчас хорошо было бы помолчать, разделив одно дыхание на двоих, но волк всё говорил — спрашивал, ожидая и требуя ответа, — а у неё не было ни сил, ни желания ему лгать. Он был слишком добр к ней, слишком нежен; настолько, насколько вообще мог быть нежным. Чуть повернувшись на бок, Королева поймала волка за подбородок, уже не по-хозяйски, но до сих пор собственнически, вгляделась в скрывшие желтизну глаза:
— Я должна была помнить, — но и сказать ему всю правду, ту, которую видела сама, Регина не могла. Слишком привыкла избегать прямых ответов, слишком больно и страшно было пускать кого-то даже на порог. — Потеряв память, я потеряла бы больше всех.
Прошлое делало её сильной, умеющей постоять за себя, имеющей право принимать решения самостоятельно. Утратив его, она перестала бы быть собой и вновь стала бы той девчонкой, которую похоронила много лет назад.
Теперь, когда она сделала всё, чтобы оставить Белоснежку вечной муке, она была спокойна. Проклятие не исчезнет — даже рассыпавшись прахом, оно будет пылью шуршать в её легких и путать разум.
— Это была моя месть, Кейден. Она не принесла бы покоя, забудь я прошлое.